Неточные совпадения
Все
живут: и эти бабы, и
сестра Натали, и Варенька, и Анна,
к которой я еду, только не я».
— Разве они так
жили? — спросил он, обращаясь
к сестре.
Однажды ему удалось подсмотреть, как Борис, стоя в углу, за сараем, безмолвно плакал, закрыв лицо руками, плакал так, что его шатало из стороны в сторону, а плечи его дрожали, точно у слезоточивой Вари Сомовой, которая
жила безмолвно и как тень своей бойкой
сестры. Клим хотел подойти
к Варавке, но не решился, да и приятно было видеть, что Борис плачет, полезно узнать, что роль обиженного не так уж завидна, как это казалось.
— Странный, не правда ли? — воскликнула Лидия, снова оживляясь. Оказалось, что Диомидов — сирота, подкидыш; до девяти лет он воспитывался старой девой,
сестрой учителя истории, потом она умерла, учитель спился и тоже через два года помер, а Диомидова взял в ученики себе резчик по дереву, работавший иконостасы. Проработав у него пять лет, Диомидов перешел
к его брату, бутафору, холостяку и пьянице, с ним и
живет.
Если Райский как-нибудь перешагнет эту черту, тогда мне останется одно: бежать отсюда! Легко сказать — бежать, а куда? Мне вместе и совестно: он так мил, добр ко мне,
к сестре — осыпает нас дружбой, ласками, еще хочет подарить этот уголок… этот рай, где я узнала, что
живу, не прозябаю!.. Совестно, зачем он расточает эти незаслуженные ласки, зачем так старается блистать передо мною и хлопочет возбудить во мне нежное чувство, хотя я лишила его всякой надежды на это. Ах, если б он знал, как напрасно все!
Тушин
жил с
сестрой, старой девушкой, Анной Ивановной — и
к ней ездили Вера с попадьей. Эту же Анну Ивановну любила и бабушка; и когда она являлась в город, то Татьяна Марковна была счастлива.
Татьяна даже не хотела переселиться
к нам в дом и продолжала
жить у своей
сестры, вместе с Асей. В детстве я видывал Татьяну только по праздникам, в церкви. Повязанная темным платком, с желтой шалью на плечах, она становилась в толпе, возле окна, — ее строгий профиль четко вырезывался на прозрачном стекле, — и смиренно и важно молилась, кланяясь низко, по-старинному. Когда дядя увез меня, Асе было всего два года, а на девятом году она лишилась матери.
Вообще в новом доме всем жилось хорошо, хотя и было тесновато. Две комнаты занимали молодые, в одной
жили Емельян и Симон, в четвертой — Михей Зотыч, а пятая носила громкое название конторы, и пока в ней поселился Вахрушка. Стряпка Матрена поступила
к молодым, что послужило предметом серьезной ссоры между
сестрами.
— А, опять она! — вскричал Ганя, насмешливо и ненавистно смотря на
сестру. — Маменька! клянусь вам в том опять, в чем уже вам давал слово: никто и никогда не осмелится вам манкировать, пока я тут, пока я
жив. О ком бы ни шла речь, а я настою на полнейшем
к вам уважении, кто бы ни перешел чрез наш порог…
Об Муханове уведоми как-нибудь
сестру его: она
живет в Москве на Пречистенке и замужем за Шаховским, зовут ее Лизавета Александровна. Скажи ей, что брат ее перевезен был из Выборга для присоединения
к нам двум — и слава богу мы все здоровы.
— Нет, видите, — повернувшись лицом
к Лизе и взяв ее за колено, начала
сестра Феоктиста: — я ведь вот церковная, ну, понимаете, православная, то есть по нашему, по русскому закону крещена, ну только тятенька мой
жили в нужде большой.
— Нет, monsieur Белоярцев, — отвечала с своей всегдашней улыбкой Мечникова, — я не могу так
жить: я люблю совершенную независимость, и
к тому же у меня есть
сестра, ребенок, которая в нынешнем году кончает курс в пансионе. Я на днях должна буду взять
к себе
сестру.
Две детские комнаты, в которых я
жил вместе с
сестрой, выкрашенные по штукатурке голубым цветом, находившиеся возле спальной, выходили окошками в сад, и посаженная под ними малина росла так высоко, что на целую четверть заглядывала
к нам в окна, что очень веселило меня и неразлучного моего товарища — маленькую сестрицу.
Прощаясь с
сестрой, Николай крепко пожал ей руку, и мать еще раз отметила простоту и спокойствие их отношений. Ни поцелуев, ни ласковых слов у этих людей, а относятся они друг
к другу так душевно, заботливо. Там, где она
жила, люди много целуются, часто говорят ласковые слова и всегда кусают друг друга, как голодные собаки.
Нередко, когда я сидел у Крутицына, подъезжала в щегольской коляске
к дому, в котором он
жил, красивая женщина и делала движение, чтобы выйти из экипажа; но всякий раз навстречу ей торопливо выбегал камердинер Крутицына и что-то объяснял, после чего
сестра опять усаживалась в коляску и оставалась ждать брата.
— Никогда, ничем вы меня не можете погубить, и сами это знаете лучше всех, — быстро и с твердостью проговорила Дарья Павловна. — Если не
к вам, то я пойду в
сестры милосердия, в сиделки, ходить за больными, или в книгоноши, Евангелие продавать. Я так решила. Я не могу быть ничьею женой; я не могу
жить и в таких домах, как этот. Я не того хочу… Вы всё знаете.
Он скоро узнал от нее, что она Софья Матвеевна Улитина и
проживает собственно в
К., имеет там
сестру вдовую, из мещан; сама также вдова, а муж ее, подпоручик за выслугу из фельдфебелей, был убит в Севастополе.
— В человеке, кроме души, — объяснил он, — существует еще агент, называемый «Архей» — сила жизни, и вот вы этой жизненной силой и продолжаете
жить, пока
к вам не возвратится душа… На это есть очень прямое указание в нашей русской поговорке: «души она — положим, мать,
сестра, жена, невеста — не слышит по нем»… Значит, вся ее душа с ним, а между тем эта мать или жена
живет физическою жизнию, — то есть этим Археем.
Следующее лето было ужасно. Мало-помалу
сестер начали возить по гостиницам
к проезжающим господам, и на них установилась умеренная такса. Скандалы следовали за скандалами, побоища за побоищами, но
сестры были живучи, как кошки, и все льнули, все желали
жить. Они напоминали тех жалких собачонок, которые, несмотря на ошпаривания, израненные, с перешибленными ногами, все-таки лезут в облюбованное место, визжат и лезут. Держать при театре подобные личности оказывалось неудобным.
— Нет, не замолчу, — злорадно крикнула Ершова и опять обратилась
к Преполовенской. — Что она с вашим мужем будто
живет, ваша
сестра, вот что она мне говорила, паскудная.
— Не стоит
жить, — закончила она свою исповедь. — А сегодня у меня какая-то особенная тоска…
К сестре я попала совершенно случайно — и вдруг попадаю на эту глупую историю. Я серьезно против ее увлечения…
Я здесь не
жил;
сестра моя здесь прежде поселилась; я
к ней и хаживал.
Влас (входит, в руках его старый портфель). Вы скучали без меня, мой патрон? Приятно знать это! (Суслову, дурачливо, как бы с угрозой.) Вас ищет какой-то человек, очевидно, только что приехавший. Он ходит по дачам пешком и очень громко спрашивает у всех — где вы
живете… (Идет
к сестре.) Здравствуй, Варя.
— Да надо завернуть в Хотьковскую обитель за Настенькой: она уж четвертый месяц
живет там у своей тетки,
сестры моей, игуменьи Ирины. Не век ей оставаться невестою, пора уж быть и женою пана Гонсевского; а
к тому ж если нам придется уехать в Польшу, то как ее после выручить? Хоть, правду сказать, я не в тебя, Андрей Никитич, и верить не хочу, чтоб этот нижегородский сброд устоял против обученного войска польского и такого знаменитого воеводы, каков гетман Хоткевич.
Гурмыжская. Этот молодой человек, господа, сын одной моей приятельницы. Я встретилась с ней в прошлом году в Петербурге. Прежде, давно уж, мы
жили с ней совершенно как
сестры; но потом разошлись: я овдовела, а она вышла замуж. Я ей не советовала; испытавши сама, я получила отвращение
к супружеству.
— Ну, со всеми делами справился, — сказал он. — Сегодня бы и домой ехать, да вот с Егором еще забота. Надо его пристроить.
Сестра говорила, что тут где-то ее подружка
живет, Настасья Петровна, так вот, может, она его
к себе на квартиру возьмет.
Живет он у дяди потому, что тот ему и
сестре его должен часть бабушкина наследства отдать, «если они будут
к нему почтительны».
И
сестра тоже
жила своею особою жизнью, которую тщательно скрывала от меня. Она часто шепталась с Машей. Когда я подходил
к ней, она вся сжималась, и взгляд ее становился виноватым, умоляющим; очевидно, в ее душе происходило что-то такое, чего она боялась или стыдилась. Чтобы как-нибудь не встретиться в саду или не остаться со мною вдвоем, она все время держалась около Маши, и мне приходилось говорить с нею редко, только за обедом.
Должно бы быть то, что, когда в общество
к моей
сестре, дочери вступит такой господин, я, зная его жизнь, должен подойти
к нему, отозвать в сторону и тихо сказать: «голубчик, ведь я знаю, как ты
живешь, как проводишь ночи и с кем.
Яков видел в его отношении
к жене нечто фальшивое, слишком любезное, подчёркнутую заботливость; Якову казалось, что и
сестра чувствует эту фальшь, она
жила уныло, молчаливо, слишком легко раздражалась и гораздо чаще, оживлённее беседовала о политике с Мироном, чем с весёлым мужем своим. Кроме политики, она не умела говорить ни о чём.
Отсутствие женского пола (ибо не было возможности причислить
к нему двух теток Элеоноры Карповны,
сестер колбасника, да еще какую-то кривобокую девицу в синих очках на синем носе), отсутствие приятельниц и подруг меня сперва поразило; но, поразмыслив, я сообразил, что Сусанна, с ее нравом, воспитанием, с ее воспоминаниями, не могла иметь подруг в той среде, где она
жила.
Ильин с благосклонною важностью опять пригласил меня
к себе, и я на другой день поехал
к нему;
жил он ужасно далеко, где-то за Красными воротами, в деревянном ветхом домишке, помнится, своей
сестры.
Вы видите, как немного нужно рабочему, чтобы сделаться нищим, а между тем, судя по заработкам, нужно бы всем
жить зажиточно; вся суть в том, что рабочий не умеет рассчитывать своих маленьких средств, не обеспечивает себя на случай несчастия и постоянно зарывается, а как зарвался — одна дорога
к «
сестрам», те последнюю шкуру спустят.
На именинах Мухоедова я познакомился с «
сестрами», и в один прекрасный вечер мы с Мухоедовым отправились
к Прохору Пантелеичу, который усиленно приглашал «заглянуть в его избушку»; мне очень хотелось посмотреть, как
жили «
сестры» у себя дома.
И теперь, когда всё устроилось так удачно и когда они сходились с женою в цели и, кроме того, мало
жили вместе, они так дружно сошлись, как не сходились с первых лет женатой своей жизни. Иван Ильич было думал увезти семью тотчас же, но настояния
сестры и зятя, вдруг сделавшимися особенно любезными и родственными
к Ивану Ильичу и его семье, сделали то, что Иван Ильич уехал один.
Прежде всего, на моей двухколесной таратайке, на которой маменька езжали и на которой их растрясло насмерть, когда они ехали ко мне в полк, отправился я
к тетке, где
жили мои
сестры.
Наконец, на пятые сутки притащились мы в Москву. Натурально, сначала все приехали
к нам. Гоголь познакомил своих
сестер с моей женой и с моим семейством и перевез их
к Погодину, у которого и сам поместился. Они занимали мезонин: на одной стороне
жил Гоголь, а на другой его
сестры.
Наконец, через Надежду Николаевну Шереметеву, почтенную и благодетельную старушку, которая впоследствии любила Гоголя, как сына, поместил он
сестру свою Лизу
к г-же Раевской, женщине благочестивой, богатой, не имеющей своих детей, у которой
жили и воспитывались какие-то родственницы.
— Не спорьте;
сестра от них переехала, не захотела с ними
жить, стало, не вздор, — возразил ярославец. — Эй, Николай Лукич, а Николай Лукич? Куда вы бежите? Присядьте, — крикнул он
к проходящему мимо его господину в сером пальто. — Вот мы спросим Николая Лукича, он все знает.
— Рассказали, что
сестра у них
живет, ну, и
к ним часто ездил Курдюмов. Курдюмова, конечно, знаете? Он мне старый знакомый, наш ярославец… богатые люди прежде были, теперь не знаю.
Приехав в Москву, я не застал его: он с Марьею Виссарионовною и с маленькими
сестрами уехал в деревню, а Лидия с мужем
жила в Сокольниках; я тотчас же
к ним отправился. Они нанимали маленький флигель; в первой же после передней комнате я увидел Лидию Николаевну, она стояла, задумавшись, у окна и при моем приходе обернулась и вскрикнула. Я хотел взять у ней ручку, чтобы поцеловать; она мне подала обе; ей хотелось говорить, но у ней захватывало дыхание; я тоже был неспокоен.
— Я не здешняя… что тебе! Знаешь, люди рассказывают, как
жили двенадцать братьев в темном лесу и как заблудилась в том лесу красная девица. Зашла она
к ним и прибрала им все в доме, любовь свою на всем положила. Пришли братья и опознали, что сестрица у них день прогостила. Стали ее выкликать, она
к ним вышла. Нарекли ее все
сестрой, дали ей волюшку, и всем она была ровня. Знаешь ли сказку?
Софья Михайловна. Что же за радость — ездить
к вам в дом! Ты
живешь с
сестрами, с братьями! Взглянуть на тебя лишний раз не будешь сметь! Это пытка обыкновенно какая-то для меня, когда я бываю у вас; кроме того, муж будет знать, где я часто бываю, и это ему еще неприятнее будет, чем то, что ты у нас бываешь…
Окончилось вечернее моление. Феодор пошел
к игумну, не обратив на нее ни малейшего внимания, сказал ему о причине приезда и просил дозволения переночевать. Игумен был рад и повел Феодора
к себе… Первое лицо, встретившее их, была женщина, стоявшая близ Феодора, дочь игумна, который удалился от света, лишившись жены, и с которым был еще связан своею дочерью; она приехала гостить
к отцу и собиралась вскоре возвратиться в небольшой городок близ Александрии, где
жила у
сестры своей матери.
Она стояла близко
к брату, лицом
к лицу, и он изумился, что она так красива и что раньше он точно не замечал этого; и то, что его
сестра, похожая лицом на мать, изнеженная, изящная,
жила у Власича и с Власичем, около оцепенелой горничной, около стола на шести ногах, в доме, где засекли живого человека, что она сейчас не поедет с ним домой, а останется тут ночевать, — это показалось ему невероятным абсурдом.
— Я, Петруша, благоговею перед твоею
сестрой, — сказал он. — Когда я ездил
к тебе, то всякий раз у меня бывало такое чувство, как будто я шел на богомолье, и я в самом деле молился на Зину. Теперь мое благоговение растет с каждым днем. Она для меня выше, чем жена! Выше! (Власич взмахнул руками.) Она моя святыня. С тех пор, как она
живет у меня, я вхожу в свой дом как в храм. Это редкая, необыкновенная, благороднейшая женщина!
Согнать со двора хотела его Аксинья Захаровна, нейдет: «Меня-де сам Патап Максимыч
к себе
жить пустил, я-де ему в Узенях нужен, а ты мне не указчица…» И денег уж Аксинья Захаровна давала ему, уйди только из деревни вон, но и тем не могла избавиться от собинки: пропьянствует на стороне дня три, четыре да по милым родным и стоскуется — опять
к сестре на двор…
— В Комарове побывай. Марья Гавриловна Масляникова, что
живет у
сестры в обители, вздумала торги заводить, пароход покупает. Толкнись
к ней — баба добрая… Без приказчика ей нельзя… Скажи: от Патапа, мол, Максимыча прислан.
Мне становилось все противнее смотреть на это веселое, равнодушное лицо, слушать этот тон, каким говорят только с маленькими детьми. Ведь тут целая трагедия: полгода назад мать, случайно вошедши
к сестре, вырвала из ее рук морфий, которым она хотела отравиться, чтоб не
жить недужным паразитом… И вот этот противный тон, эта развязность, показывающая, как мало дела всем посторонним до этой трагедии.
— Там, в этой башне, была комната покойной княгини Джавахи,
сестры нашей госпожи, — начал старик, — она
жила в Гори и умерла там же, в доме своего сына, пораженная припадком безумия. — Голос старого Николая, по мере того как он говорил, делался все глуше и глуше и, наконец, понизился до шепота, когда он, почти вплотную приблизив губы
к моему уху, произнес...